Я говорил тебе «Эй», а ты говорила мне «Ну» и пожимала плечами. Я пытался размахивать руками.

— Знаете, девочка, ночью, в темноте, я чувствую, как течет время. Это поразительно, как летят годы, и мне уже двадцать семь, а если честно, то тридцать три.

Я строил из себя циника и скептика, и притворялся героем Чехова.

— Скажите, есть ли на свете что-либо более отвратительное, чем этот дивный вечер?!.

Я пожимал плечами и закатывал глаза. И кричал, что кто-то из нас двоих сошел с ума: или я — или весь мир…

А ты очень пыталась меня вытерпеть.

Ты помнишь, как мы познакомились? Я подошел к тебе и спросил:

— Девушка, мы с вами так давно не виделись!

— Но мы ведь не знакомы!

— И я о том же… Девушка, вас зовут не Люся?

— Нет.

— Ну, это естественно. Вы на нее совершенно не похожи…

Ты просто пожала плечами и стала ждать продолжения.

Мы гуляли под деревьями, и я говорил замысловатые пошлости.

— Слушайте, опасно быть красивой. Могут подумать, что вы дурочка. Да, когда я гляжу на вас, я все забываю.

— Но ведь вы женаты.

— Это я забываю в первую очередь.

Почему мне так хотелось выглядеть светским львом?..

Ты подыгрывала мне, ты говорила: «Не смотрите на меня так, я теряюсь». А я пробурчал: «Стоит мне отвернуться, вы потеряетесь еще быстрее».

И мы опять бродили по городу, и я опять строил из себя пошляка.

— Я вас люблю, но к сожалению без взаимности!

— Ну и что, я вас не люблю — и тоже без взаимности.

И тишина. Только звук шагов.

Она все про меня поняла.

Потом деревья. И ее иссиня-черные глаза с изжелта-красным оттенком. И я злой.

— Вам никто не говорил, что вы красивая?.. Я так и думал.

Потом мы шли… да, мы шли по какой-то дурацкой аллее, усаженной глупыми деревьями.

— Знаете, — сказал я, — я хочу сказать вам что-то очень важное…

Ты нахмурилась.

— Только не ври мне, слышишь!

— А, нет, тогда не хочу.

Ты сказала «дурак» так тихо, что я не расслышал. Твои щеки расползались в улыбке, медленно и торжественно, как занавес в Большом театре.

Я подошел к киоску и попытался загладить вину.

— Ты хочешь шоколадку?

— Нет.

Я немного подумал.

— А две?

Ты громко фыркнула, но съела обе.

На меня опять накатило.

— Ты смешная. Я бы хотел прожить с тобой всю жизнь, если это, конечно, недолго.

— Как это?

— Так. А ты думаешь, что навсегда — это надолго?

Ой, извини, я сволочь. Я — сволочь. Такая сволочь — аж приятно!..

И почему у нее обиженные глаза?..

А потом она резко поворачивает голову.

— Хорошо, давай хоть секунду откровенности.

— Давай!

И оба секунду молчим.

И опять мы гуляем по улицам. Я вру, что люблю ее. А она то радуется, то огорчается. Радуется, что люблю. Огорчается, что вру.

Звенит трамвай. Я трогаю ее за подбородок.

— Эй, я иногда говорю тебе правду.

Она внезапно замирает.

— А я иногда тебе верю. Вся проблема в том, что это обычно не совпадает.

Мы гуляли. И одинокий трамвай печально звенел, грустя об отсутствии самок трамваев.

А мы шли по улицам. Тени удлинялись, свет становился оранжевым. И я подумал, что пора, наконец, сказать что-то важное.

А ты сказала: «Мне пора на троллейбус». И повернулась.

И все. Как будто открываешь ящик с игрушками — а там только песок и опилки.