В 21 час, когда медленно умирает вечер, и оркестр в третий раз заводит вальс-бостон, и неслышно скользящие официанты в белых мундирах вежливо улыбаются твоей пьяности.

В 21 час, когда Бог уже спит, а ты еще нет, и это накладывает определенные обязательства.

В 21 час, когда воздух кажется филетовым от тишины, я покидаю вечер.

Я иду по заснеженному городу, и снег падает на носы и спины каменных львов. Белым по фиолетовому падает снег. И одинокие такси выплывают из метели.

Я очень пьян.

Нет, я не алкоголик. Просто бывают в календаре красные даты — когда все красные и датые.

В конце концов, трудно быть трезвым. Когда каждый день ходишь на работу как на праздник, то с работы ходишь как с праздника.

Где-то куранты бьют полночь. Все меньше машин. И я иду по пустоте этого города, вихря его умирающую реальность. Фортепьянно — то есть пьяно и оттого форте.

Пустой город.

Люблю Москву зимой. Летом — только пыль, грязь и разморенные бомжи, да Храм Христа Спасителя на месте варварски снесенного большевиками бассейна «Москва». Да верещащие цыганки с золотыми зубами.

— Эй, милый, линия жизни у тебя до-олгая. А жизнь короткая. С тебя пятьсот рублей…

А сейчас — безмолвие. Падает снег. Мир выцветает как старая фотография. И пятна света от фонарей как брызги проявителя.

А я иду — самодостаточный как атомоход «Ленин». У меня все есть. У меня просто нет времени. Я готов жалеть людей — потому что регулярное питание облегчает понимание. Но сопутствующая питанию нетрезвость выветривает чужие проблемы из головы.

Быстро. Мимо. Душа нараспашку. Шарф развевается за спиной.

А потом голоногие девушки на плакатах напоминают мне про минус двадцать. Красивые девушки на плакате. А вот живой экземпляр в шубке.

— Эй, послушай! Я…

Ушла. Отвернулась. Отвратительная девушка.

Я никогда не повезу тебя в Париж. Вот такое вот невезение.

Снег. Я один в тайге ночного города. Такой умный и ненужный. Сколько же надо учиться, чтобы убедиться в бесполезности образования!

И все хорошо, а будет еще хуже.

Полночь. Плакат с девушками утонул в снежной мгле. Я иду, угрюмый и гордый как иллюстрация к детской песенке «Подавись улыбкою своей».

В голове — дикие пьяные мысли. Что есть девушки типа завтрак, типа обед и типа ужин. Первых хочется взять себе, вторых — разделить с другом, третьих — отдать врагу.

Мысли подливают яду в фиолетовость вечера. Я немного шатаюсь. Белые снежинки падают на черный асфальт. И ничего в мире кроме их движения.

Мысли дробятся, рассыпаются сверкающими снежинками. Влево, вправо, влево. И долго, долго идешь по сугробам, чувствуя свою уникальность. То есть, в переводе на русский, одиночество и дерьмовость.

Двадцать минут второго. Оступиться. Упасть в снег и спать до весны.

1997