Я неравнодушно отношусь к работе. Например, зарплата меня просто бесит.

Я не о том? Ты хочешь понять мою душу? Ну слушай…

В детстве я был педофилом. В первом классе мне нравилась семилетняя девочка…

Почему «заткнись»? Ты просила меня рассказать о предыдущих любовях. Ну вот.

Да, в первом классе. История не сохранила имени. У нее был желтый шарфик, как у меня. Я смотрел и думал: как мы похожи.

Потом была любовь в третьем классе. Я любовался ею два урока, не моргая. Учительница объяснила: теперь я как честный человек, обязан носить ее портфель.

Ее звали Таня. Я поцеловал ее в лоб и сказал: «Крепись. Лет через пять мы поймем, зачем.»

Потом были интриги.

Она спросила, почему я ношу ей портфель только из школы. Мой папа высказал мнение, что любовь — не повод вставать на полчаса раньше.

Ее брат подбил мне глаз. Папа сказал, что это справедливо. Носишь портфель только из школы — любуешься одним глазом.

Я огорчился и не любил до двадцати семи.

Нет, вру, было одно исключение в районе двадцати. Мы ее называли «боевая ничья». И очень удивлялись: такая боевая, а до сих пор ничья.

Любовь заключалась в том, что я махал ей рукой, а она делала страшные глаза. И смотрела на меня призывно как военкомат.

В душе она была младшим сержантом. Попади такая в гарем — там через неделю все будет параллельно и перпендикулярно. Наряд по кухне, наряд по мужу, дежурная жена с красной повязкой.

Даже тюбик губной помады у нее был квадратный.

Однажды за заглянул ей в глаза и увидел там тоску в своих глазах.

Я представил: мы стоим рядом, и годы проносятся мимо. Мы стареем. И слушаем, как падают на пол наши зубы…

Нет, правда! Наша старость будет ужасной. Через полвека рядом с нами будут гулять старушки, говорящие «Кру-уто!» и «В чем прикол?»…

Я сказал ей: «Любимая, нас разлучает небо. Погода плохая, я не приду.»

И что же? Она открыла ежедневник: «Хорошо, записываю тебя на завтра».

Я пытался выразить расставание намеком: «Я иду к тебе, любимая. Как идут часы. С громким стуком, и не двигаясь с места…»

Она даже не обижалась. Просто открывала ежедневник и спрашивала: на какое число?

Как поссориться с такой девушкой? Я записал ей в ежедневник: 19.00 — разойтись с бойфрендом. В 19.15 мы уже были незнакомы.

Прощались недолго. Мы стояли вдвоем, она касалась пальцами моего лица. Страстно, чувственно, с сочным звуком пощечины.

Потом она посмотрела на меня и сказала. 29 встреч я отменила из-за тебя за полгода. Ты растоптал 58 часов моего времени. Уходи.

Я ушел. Я думал, больше уже ничего не будет. Проживу как-нибудь.

Мужчина должен уметь готовить. Это вопрос суверенитета. И я умею готовить — как Россия умеет делать автомобили.

Вот я и жил. А дальше была поздняя юность. И на меня обрушилась Оля.

День, когда я встретил ее, был самым черным в моей жизни. Потому что это была ночь.

Она выглядела так бледно, что я купил ей цветы: «На, поешь витамины!»

Потом я обещал на ней жениться. А она обещала пожаловаться мужу.

Потом я встретил ее в каком-то кафе. Я был краток: «Выпьем за все хорошее, что будет в твоей жизни! За меня!» Она поперхнулась.

Мы гуляли по скверам, я объяснял ей: «Видишь бетонную стену? Вот с такой силой я люблю тебя.»

Она была такая наивная и неопытная, что все удивлялись. Если она такая наивная — как ей удалось остаться такой неопытной?

И ее глаза, такие большие, на краях переходящие в уши…

Как определить любовь? Любовь — это когда даешь девушке ключи и говоришь, что ты любишь на ужин.

Любовь — это прекрасно. Вместе готовить завтрак на кухне.

— Ты меня обожгла!.. Ах ты ж мое солнышко!

И марш Мендельсона. Последний случай, когда нам понравилась одна и та же мелодия.

Потом настало какое-то привыкание. Когда то, что с тобой в кровати, будет всегда. И можно не торопиться любить.

Странное ощущение. Я любил ее, как любят колбасу. Типаж, а не конкретный кусок.

И когда она спрашивала, что в ней необыкновенного, я отводил глаза…

«Я всегда мечтал найти тебя, такую… две руки, две ноги…»

А ей все хотелось чуда. И она полюбила какого-то знаменитого спортсмена.

Когда она сказала, что уходит, я понял, что она — моя единственная и вечная любовь.

«Очнись, — говорил я. — Этот спортсмен. Зачем ему девушки? У него такие конечности, что можно размножаться черенками.»

Чего тебе не хватает? Славы? Хочешь прикоснуться к вечности? Потрогай себя за нос. Он состоит из очень древних атомов.

Я ходил вокруг нее кругами. Я говорил.

«Да, я не чемпион. Я прост как граненый стакан. Да. Я прост как четырнадцатигранный цилиндр с двумя круговыми цилиндрами у оснований и круго-цилиндрическим отверстием, не доходящим до одного из оснований…

Но я тебя люблю. И буду верен тебе всегда. Даже в три часа ночи. Если тебе хватит совести разбудить меня из-за такой ерунды.

И я все про тебя знаю. Когда ты спала, открыв рот, я заглянул в твое сердце. Там темно.»

Она говорила что-то долго и путано. В переводе на осмысленный это звучало так:

Когда мы договаривались о вечной любви, в контракте не фигурировала эксклюзивность.

И тогда я сказал… Конечно, джентльмены не говорят таких слов. Они молча бьют морду.

Не отвечайте на оскорбления оскорблением. Это слишком увлекательно. Можно опоздать на работу.

Потом я извинялся. И объяснял ей: «Я никогда не позволю себе обидеть женщину. Но я делаю много вещей без своего разрешения.»

Я сказал: давай начнем отношения с чистого листа. Она сказала, что чистые листы все одинаковы, и ушла к нему.

Мы долго делили совместно нажитое имущество. Я читал все книжки, которые отойдут к ней, она — которые ко мне.

Иногда мне кажется, что она удача всей моей жизни. Бывает же так… Я познакомился с ней. А могло ведь и трамваем переехать…

Далее — конспективно… Я грустил. Потом появилась ты — и я не грустил.

На этом точка. Спасибо, мир, у тебя есть я. Спасибо, мир, что у меня была ты. Пожалуйста, мир, пришли еще кого-нибудь.